Невидимый свет - Страница 62

Боб огляделся. Сколько же их здесь! Как звезд на небе! Слишком много. Может, не следовало приходить сюда одному средь бела дня. Если в только можно было поговорить сейчас с Джулией или с ИКН4, с любым живым человеком, здоровым физически и духовно. "Заберите меня с этой ледяной звезды, – думал Боб, – дайте вернуться в нормальный мир!"

Бенсен.

Форбс.

Клузевский.

Обермейер.

Он шел между могилами, и ему казалось, что белые могильные камни стройными рядами шагают с ним в ногу. Вот такими же стройными рядами, когортами двигались, наверно, солдаты римских армий, тяжелой размеренной поступью наступая на варваров, – спокойные, решительные, уверенные в мощи своих легионов. И он, шагая сейчас сквозь когорты мертвых, никак не мог отделаться от чувства, что они смотрят на него, живого, и вопрошают: "Почему ты не с нами? Чем ты лучше нас?"

Ганнинг.

Абрамович.

Бенджамин.

Луфтмэн.

"Потому что я везучий", – отвечал он им.

"Торжество стремительности".

Почему на ум пришла эта строчка? Строчка из стихотворения, прочитанного много лет назад, когда он, пытаясь понять, что же это такое война, читал все, что было написано на интересовавшую его тему.

И здесь то же самое. Торжество стремительности. Мир, где одна чертовщина следует за другой, и ты, может, выкарабкаешься, а может, и нет, причем это никак не зависит от твоих способностей и мастерства. Вот, например, его отец. Настоящий профессионал. Герой. Бил японцев на Иводзиме, на Тараве, на Сайпане. Его отец убил, наверно, человек двести. А он сам – триста сорок одного, хотя официально считается, что восемьдесят семь. Сколько же погибло людей, сколько полегло молодых парней и с той стороны, и с этой – и морских пехотинцев, и японцев узкоглазых, банзаев или как там их еще называли тогда. Боб поежился. Сколько же ребят пропало ни за что ни про что, сколько сгинуло мужчин, которые могли бы стать отцами, поэтами, врачами.

Бергман.

Димз.

Вер Кут.

Трули.

Боб остановился. Он вдруг сообразил, что находится на возвышении, на одной из тех складок земли, которые замечаешь, только когда идешь по ним собственными ногами. Он развернул газетный лист со снимком и стал сравнивать местность, запечатленную на фотографии, с тем, что открывалось взору.

Похоже, церемония похорон заснята тоже с некой возвышенности. А за ней, до самых деревьев, еще несколько пригорков? Нет, непонятно. Задний план фотографии был забит пятнами, которые могли означать что угодно. Ориентирами могли бы послужить деревья, но их зачем-то срубили. Его отец похоронен под большим деревом. За ним, ярдах в ста, наверно, стоит еще одно дерево? А вон та тень – тоже дерево? Если это так, значит, где-то стояли три дерева в одну линию. Где же они стояли? Трудно сказать.

"Ну-ка, ребята, помогите. Помогите сотоварищу, который должен был бы лежать рядом с вами, помогите!"

Но мертвые молчали.

Расстроенный, чувствуя себя потерянным и разбитым, Боб сделал еще шаг, собираясь искать другую возвышенность, как вдруг боковым зрением ухватил вдалеке нечто необычное. Повернул голову – ничего примечательного. Он пошел было прочь, но стоп – подсознание опять подавало ему сигнал.

Неужели мертвые откликнулись на его зов?

"Ну, ребята, не молчите. Что вы хотите мне сказать?"

Ответом ему была тишина, нарушаемая стрекотом работающей где-то вдалеке газонокосилки. Высоко над головой поблескивал самолет, оставлявший в синеве инверсионный след. В отдалении маячил белый автомобиль.

Это, конечно, Дуэйн Пек. Следит.

"На кого ты работаешь, Дуэйн? Возможно, очень скоро нам придется с тобой жестко поговорить".

Боб опять повернулся – еще какая-то странность – и стал анализировать свои ощущения. Что он чувствует, что видит? Похоже, он замечает это что-то только на ходу и только боковым зрением.

Надо повторить эксперимент.

Так, шагнул, повернулся, взгляд направлен строго вперед, ни о чем не думать. Ничего. Еще раз. Опять ничего. Должно быть, он сейчас похож на идиота.

Есть! На некотором удалении в геометрически аккуратном ряду надгробий зияла брешь. Вернее излом прямой линии. Один могильный камень стоял чуть в стороне. С чего бы это?

Боб направился к выбивавшемуся из ряда надгробью. Оно находилось в ста пятидесяти ярдах.

Мэйсон.

Черт побери, Мэйсон, в чем дело? Чего это ты вдруг путаницу учинил? Ах ты, маменькин сынок, думаешь, закон для тебя не писан? Именно так разговаривал бы сержант с солдатом, нарушившим строй.

Почему ты лежишь на фут правее Шидловского и Донахью? Почему навалился на Мерфи?

Это ошибка или…

Дерево.

Вязы живут по сто с лишним лет. Гигантское дерево, как пить дать, стояло на этом самом месте, когда закапывали в землю беднягу Мэйсона, убитого пулей в сердце из испанского маузера в 1899 году. Потому-то могилу и пришлось рыть чуть в стороне. Позже дерево погибло, а Мэйсон навечно зарекомендовал себя нарушителем порядка.

Боб вытащил снимок.

Если присмотреться внимательнее, можно убедить себя, что здесь раньше росло дерево, а поскольку рядом граница кладбища, значит, скорей всего, это было третье, дальнее, дерево на той самой линии с фотографии.

Боб опять взглянул на снимок. В котором часу снимали церемонию похорон? Он обратился к воспоминаниям сорокалетней давности, большинство из которых отзывалось в душе болью, и лишь немногие – радостью. Он отыскал в памяти образ величавой мисс Конни, торопливо кормившей его завтраком и одевавшей к похоронам вместо матери, потому что та все время плакала и делать ничего не могла. Значит, похороны состоялись утром, во всяком случае, до обеда. Фотограф, наверно, стоял спиной к солнцу, причем в относительно низкой точке, очевидно, лицом на восток. Следовательно, если это – последнее дерево, два других должны были стоять в восточном направлении.